Неточные совпадения
Это есть главная
трагедия истории,
трагедия свободы и необходимости,
человеческой судьбы и исторической судьбы.
Но я изначально сознал глубокую
трагедию человеческого творчества и его роковую неудачу в условиях мира.
Трагедия Гоголя была в том, что он никогда не мог увидеть и изобразить
человеческий образ, образ Божий в человеке.
Возможны три решения вопроса о мировой гармонии, о рае, об окончательном торжестве добра: 1) гармония, рай, жизнь в добре без свободы избрания, без мировой
трагедии, без страданий, но и без творческого труда; 2) гармония, рай, жизнь в добре на вершине земной истории, купленная ценой неисчислимых страданий и слез всех, обреченных на смерть,
человеческих поколений, превращенных в средство для грядущих счастливцев; 3) гармония, рай, жизнь в добре, к которым придет человек через свободу и страдание в плане, в который войдут все когда-либо жившие и страдавшие, т. е. в Царстве Божием.
Вместе с тем я раскрывал
трагедию человеческого творчества, которая заключается в том, что есть несоответствие между творческим замыслом и творческим продуктом; человек творит не новую жизнь, не новое бытие, а культурные продукты.
Искупление творения, освобождение от греха и спасение совершается не слабыми и порабощенными
человеческими силами, не естественными силами, и мистической диалектикой Троичности, соединяющей Творца и творение, преодолевающей
трагедию свободы греха.
Смысл мировой истории не в благополучном устроении, не в укреплении этого мира на веки веков, не в достижении того совершенства, которое сделало бы этот мир не имеющим конца во времени, а в приведении этого мира к концу, в обострении мировой
трагедии, в освобождении тех
человеческих сил, которые призваны совершить окончательный выбор между двумя царствами, между добром и злом (в религиозном смысле слова).
Мировая
трагедия разрешится не только борьбой Христа с Антихристом, но и
человеческой свободой,
человеческим усилием и творчеством.
Подобный взгляд на
человеческую жизнь так мало подходит к нашим понятиям, что имеет для нас интерес только фантастического;
трагедия, основанная на идее восточной или старинной греческой судьбы, для нас будет иметь значение сказки, обезображенной переделкою.
Монологи и разговоры в современных романах немногим ниже монологов классической
трагедии: «в художественном произведении все должно быть облечено красотою» — и нам даются такие глубоко обдуманные планы действования, каких почти никогда не составляют люди в настоящей жизни; а если выводимое лицо сделает как-нибудь инстинктивный, необдуманный шаг, автор считает необходимым оправдывать его из сущности характера этого лица, а критики остаются недовольны тем, что «действие не мотивировано» — как будто бы оно мотивируется всегда индивидуальным характером, а не обстоятельствами и общими качествами
человеческого сердца.
Обманутые все эти люди, — даже Христос напрасно страдал, отдавая свой дух воображаемому отцу, и напрасно думал, что проявляет его своею жизнью.
Трагедия Голгофы вся была только ошибка: правда была на стороне тех, которые тогда смеялись над ним и желали его смерти, и теперь на стороне тех, которые совершенно равнодушны к тому соответствию с
человеческой природой, которое представляет эта выдуманная будто бы история. Кого почитать, кому верить, если вдохновение высших существ только хитро придуманные басни?
Ибо ныне
человеческая история есть существенно
трагедия, и такова она уже в своей основе.
Именно эта потенциальная абсолютность
человеческого творчества, которая не становится актуальной, и порождает его
трагедию, которой человек не испытывает, только погружаясь в самодовольство и духовную лень.
Всего более чуждо эллинской
трагедии активное, героическое настроение, возвеличение борющейся
человеческой воли, — в победе ли ее или в поражении, — все равно. Типичнейший и любимейший герой
трагедии — страдалец-Эдип.
Однако случалось иногда, что и
трагедия спускалась со своих высот и снисходила до горестей живой
человеческой жизни. Но и в этом случае она оставалась верна себе.
В этом смиренном признании
человеческого бессилия, в обычном для
трагедии обличении «гордости» и заключалась основная мысль всего произведения в целом, а никак не в прославлении безудержно дерзающей, могучей
человеческой воли.
Также и человек в этом мире представлялся автору «Рождения
трагедии» «диссонансом в
человеческом образе».
Самое высшее проявление полноты
человеческого здоровья и силы Ницше видел в эллинской
трагедии. Но лучше, чем на чем-либо ином, можно видеть именно на
трагедии, какой сомнительный, противожизненный характер носила эта полнота жизни, сколько внутреннего бессилия и глубокой душевной надломленности было в этом будто бы героическом «пессимизме силы». Скажем прямо: во всей литературе мира мы не знаем ничего столь антигероического, столь нездорового и упадочного, как эллинская
трагедия.
Но «лучезарному венцу пассивности», лежащему на голове Эдипа, Ницше противопоставляет «венец активности», сияющий на челе эсхиловского Прометея. В «Скованном Прометее» он видит прославление дерзкой, несокрушимой
человеческой воли, смело идущей даже против божества. Основную мысль
трагедии Ницше выражает в известном обращении к Зевсу Прометея гетевского...
Такова
трагедия человеческой судьбы.
Без этого нет
трагедии, вершины
человеческого творчества, нет Дон Кихота, драм Шекспира, Фауста, нет романов Достоевского.
Греческая
трагедия, самое совершенное из всех
человеческих творений, не есть классицизм.
Но тут же обнаруживается и
трагедия человеческого творчества.
В этом
трагедия творчества и граница
человеческого творчества.
Но дионисическая стихия — вечная, это стихийная основа мира и человека, с ней связана
трагедия человеческих страстей.
Экстатическая, дионисическая стихия, рождающая
трагедию, должна быть принята как первичная данность, как первооснова бытия, как атмосфера, в которой свершается наша
человеческая судьба.
Возможны три решения вопроса о мировой гармонии, о рае, об окончательном торжестве добра: 1) гармония, рай, жизнь в добре без свободы избрания, без мировой
трагедии, без страдания и творческого труда; 2) гармония, рай, жизнь в добре на вершине земной истории, купленная ценой неисчисляемых страданий и слез всех обреченных на смерть
человеческих поколений, превращенных в средство для грядущих счастливцев; 3) гармония, рай, жизнь в добре, к которым приходит человек через свободу и страдание в плане, в который войдут все когда-либо жившие и страдавшие, т. е. в Царстве Божьем.
Это внутренняя
трагедия единой
человеческой судьбы, единого
человеческого духа, раскрывающегося лишь с разных сторон в различные моменты своего пути.
Символизм указует на вечную
трагедию человеческого творчества, на расстояние, отделяющее художественное творчество от последней реальности сущего.
И мы увидим, что Достоевский обнаруживает внутреннюю порочность гуманизма, его бессилие разрешить
трагедию человеческой судьбы.
Свобода
человеческого духа предполагает свободу избрания, свободу добра и зла, а следовательно, и неизбежность страдания в жизни, иррациональность жизни,
трагедии жизни.
Но на ангелоподобном образе Мышкина, которому многое
человеческое было чуждо, нельзя было остановиться как на выходе из
трагедии человека.
В новом символизме до конца доходит и великое творческое напряжение
человеческого духа, и творческая
трагедия, и болезнь духа.
Все его романы —
трагедии — испытание
человеческой свободы.
Он уже не только психолог, он — метафизик, он исследует до глубины
трагедию человеческого духа.